Гена ворошил кочергой уставшую золу, пытаясь найти в ней хотя бы один несгоревший кусочек фотографии, которую кинул три дня назад в котёл, когда в дверь постучались.

Приёмщик посмотрел на настенные часы ― те показывали ровно двадцать один ноль-ноль. Сборщики налогов принесли топливо. Гена закрыл остывшую дверцу «Эмоцинатора-1000» и, нацепив шерстяные рукавицы, подошёл к входной двери.

Мороз сегодня был таким суровым, что половина дверного полотна изнутри покрылась блестящим инеем. Гена не без труда оторвал прилипшую задвижку и, дёрнув посильнее, впустил внутрь ледяной ветер, который сразу плюнул ему в лицо колючими горошками снега.

Внутрь зашли два тулупа с автоматами за спиной и большими ящиками в руках. Лица их скрывались за несколькими слоями шарфов и широкими лыжными очками.

Гена захлопнул дверь, толкнув её плечом и пригласил гостей к широкому столу, на котором стояли сенсорные весы и лежал раскрытым огромный журнал. Первый ящик тяжело опустился на весы, отчего те негромко брякнули.

— Осторожней с измерительной техникой, — сурово прохрипел приёмщик, но, взглянув на автомат и покрасневшие от мороза скулы пришельца, дружелюбно добавил: — Пожалуйста.

Вес определился, и под присмотром сборщика налогов Гена записал показатели в журнал. Ящик отправили на пол, и на весы шлёпнулся второй.

Когда все показатели были занесены в «Книгу приема», сборщик переписал данные в свой блокнот и поставил подпись в журнале. Гена в свою очередь расписался в блокноте гостя, после чего «тулупы» покинули помещение, оставив после себя мерзкий холод.

Гена подтащил один из ящиков поближе к свету и, вооружившись ломом, вскрыл его. Взгляду открылись сокровища, способные поддерживать тепло в домах целого города на протяжении нескольких месяцев: фотоальбомы, открытки, грамоты, дипломы, благодарственные письма, конверты с личной перепиской и даже «валентинки».

Все эти вещи до недавнего времени хранились в личных тумбочках, висели на стенах, пылились в ячейках и ящиках почтовых отделений, прятались во внутренних карманах своих хозяев.

Гене предстояло рассортировать всё это до утра и передать дальше по служебной цепочке. Всем этим вещам суждено было сгореть в новых «эмоциональных котлах», которые были созданы десять лет назад, когда ресурсы Земли, способные вырабатывать энергию, были полностью израсходованы. Какой-то ученый из глухой глубинки смог рассчитать формулу, которая легла в основу новой системы теплоэнергетики. Он выяснил, что вещи способны хранить эмоциональный заряд, в тысячи раз превосходящий по своему КПД любые другие горючие вещества. Каждая фотография, открытка, стихотворение, грамота за первое место в соревнованиях были наполнены человеческими эмоциями, и эти эмоции горели. Старые тепловые комбинаты быстро перепрофилировали, а граждан принудили платить новый налог, который состоял из личных вещей.

Гена раскладывал топливо по коробкам, записывая в рабочую тетрадь вес и технические характеристики. Ему разрешалось взять из «прихода» не более пяти граммов для личного обогрева, так как в приёмный пункт не было проведено центральное отопление. Обычно он брал семейные фото или любовные письма ― такие вещи горели хорошо и могли протапливать его помещение до недели.

Для удобства Гена уселся в старое продавленное кресло из дерматина и, нацепив на нос очки, принялся изучать наиболее заинтересовавшие его экземпляры. Одному из них предстояла честь сгореть в его личном котле. Мужчина открывал старые фотоальбомы и внимательно разглядывал моменты чужой жизни и лица незнакомых ему людей.

— Может, вот эта? — спросил он у тишины, коснувшись кончиком пальца фотографии, на которой двое стариков сидели за праздничным столом. Кажется, это был юбилей их свадьбы ― такие трогательные фото горят подолгу.

Он отложил цветную картонку в сторону и принялся смотреть дальше. Листы с рукописями Гена, не читая, убирал обратно. Как бы сильны они ни были, они никогда не горели в котлах.

С новогодних открыток на приёмщика глядели своими грустными глазами-бусинками снегири. На обороте обычно помещалось пару предложений с пожеланиями или стихи. Хорошие вещи, но не самые искренние — можно замёрзнуть до следующей приемки.

За окном ветер пел свою смертельную песню, противно завывая в припевах. Пальцы на руках и ногах постепенно начинали болеть от остывающего воздуха, и Гена понял, что нужно поторопиться.

Наконец в руках у него задержалось что-то стоящее. Красно-белый конверт — один из тех, что присылали с фронта. Потные пальцы оставили на нём неровные чёрные следы. Адреса отправителя не было, значился лишь получатель.

«Для дорогой и горячо любимой Марии», — прочёл про себя приёмщик и оторвал полоску бумаги сбоку. Затем он открыл дверцу котла и бросил полоску внутрь. Наружу тут же вырвался поток пламени, который опалил Гене брови и щетину и заодно поджёг веник. Приёмщик мгновенно захлопнул дверцу и бросился тушить пожар.

Стрелка температурного датчика поползла вверх, комната прогрелась минуты за три. Под оттаявшей дверью собралась немаленькая лужа, а сам Гена скинул с себя тулуп. Такого приёмщик явно не ожидал. Конверты обычно использовали для розжига и, как правило, целиком, но этим можно было топиться не одни сутки. Что же тогда в письме?

Он развернул смятый тетрадный лист и снова сел в кресло. На клетчатой бумаге плохо заточенным карандашом в спешке было нацарапано послание. Гена думал, что чтение займет несколько секунд, но он затерялся среди леса букв на десять минут.

Какой-то мужчина написал это письмо своей дочери перед выходом в открытый бой за последнюю нефтяную вышку. Каждое слово было пронизано болью и любовью — это было видно по тому, как сильно давили карандашом на бумагу и размашисто выводили буквы. Мужчина писал в сердцах, и сердце приёмщика ныло после каждой точки.

Гена знал, чем закончилась та бойня: никто не выжил, а вышку сожгли.

Судя по тому, что конверт был запечатан, письмо так и не дошло до адресата, и, скорее всего, почта расплатилась им за обогрев. Гена аккуратно свернул листок и вложил обратно в конверт.

Нос противно щипало, а из глаз текло, словно иней внутри них растаял от поднявшейся в душе температуры. За столько лет работы в приёмном пункте Гена совсем очерствел и забыл, каково это — согреваться изнутри. Письмо растрогало его настолько, что сердце пылало сильнее любого костра и согревало тело лучше самого мощного котла. Гена возненавидел себя за то, чем занимался. Он, не раздумывая, накинул на плечи тулуп, повязал поверх лица шарф и, как можно плотнее натянув на уши шапку, а на глаза — лыжные очки, вышел в ночь.

Он знал этот адрес. Дом, в котором жила дочь военного, находился в нескольких километрах от центрального рынка. Гена уверенно вышагивал, утопая по колено в свежевыросших сугробах, не чувствуя холода и усталости. Возможно, там уже никто не живёт, возможно и сама дочь давно на том свете ― никто не мог этого знать. Но Гена твёрдо решил для себя, что письмо не должно сгореть — оно обязано было попасть к адресату.

Охрана заметила приёмщика по камерам видеонаблюдения, и, когда тот попытался пройти незаметно через КПП, ему к затылку приставили дуло автомата.

— Ваша смена заканчивается в восемь утра, — прокричал через двойной слой шерсти охранник.

— Мне нужно срочно домой: соседи позвонили, сказали, что трубу прорвало, — соврал Гена и хотел было двинуть дальше, но ему не позволили.

— Сначала досмотр, — снова раздался голос, который еле перекрикивал тревожный вой ветра. Непослушание грозило дырой в затылке, и приёмщик повиновался приказу.

В будке охраны было ещё холоднее, чем в приемном пункте. У них стоял старенький «Эмоцинатор-700», а все служители порядка сидели, плотно укутавшись в свои тулупы, и без конца пили горячий кофе.

— Вывернуть карманы, — скомандовал старший смены.

Гена повиновался. Через минуту письмо лежало на столе, а на приёмщика составлялся рапорт. За воровство на предприятии минимальный срок был десять лет, но в неотапливаемых тюрьмах, как правило, жили не больше трёх. Гена пытался было объяснить ситуацию, но никто его даже не слушал.

— Значит, так. Этого обратно в приёмник и проследить, чтобы он до утра свою работу сделал, а письмо — в вещдок.

— Что с конвертом? — спросил тот, кто задержал Гену.

— В котёл. Может, хоть на раз хватит чайник поставить, — скомандовал старший.

— Стойте! Нельзя в котёл! — закричал Гена и тут же получил прикладом под дых.

Он попытался ещё раз предупредить, но его не послушали. В последний момент Гена сорвался с места и, схватив письмо со стола, выпрыгнул на улицу в ближайший сугроб. Взрыв раздался такой, что у будки снесло крышу.

Трое охранников, не успев даже понять, что произошло, превратились в обугленные скелеты. Гена катался в снегу, сбивая поедавшее его тулуп пламя, но одежду спасти не удалось.

Через минуту он встал на ноги и побежал прочь от комбината.

До адреса Гена добрался к утру. Всю дорогу его согревали мысли о необходимости доставить письмо, и, как только он опустил его в почтовый ящик, тут же выдохнул с облегчением.

Выполнив миссию, он пустился назад, чтобы успеть сдать смену и рассказать свою версию произошедшего ночью.

Гену полностью оправдали, изучив материалы дела и записи с камер наблюдения внутри будки охраны. Письмо оказалось слишком большой платой за коммунальные услуги, и его не имели права изымать у почтового отделения полностью. Гене присвоили орден Почетного труженика комбината. Посмертно.

Он не смог пройти и десяти шагов, покинув подъезд адресата. Врач сказал, что он должен был замёрзнуть ещё ночью, когда покинул КПП. Без тулупа и пешком нельзя преодолеть такое расстояние, но он как-то смог. Приёмщика нашли рано утром, спящего вечным сном в одном из сугробов. На его лице сияла умиротворённая улыбка, а на ресницах кристаллами блестел лазурный иней.

Александр Райн